I.
На фоне общероссийского кадрового секвестра лицо промышленного Таганрога сияет необщим выраженьем. На Таганрогском автомобильном заводе целых три тысячи человек мечтают о сокращении. Быть сокращенным — это не несчастье, а привилегия, особая административная милость. И не всякий ее заслужил.
У завода, производящего каждый второй из продающихся в России автомобилей Hyundai, не лучшие времена. Трагически упали продажи — повышение отпускных цен всего-то на 30 тысяч рублей обернулось 40-процентным падением спроса; задерживаются машинокомплекты из Кореи, резко упало производство самой популярной модели Hyundai Accent, иные дилеры прекратили сотрудничество с заводом, и он перешел с трехсменной работы на двусменку и с 12-часового рабочего дня — на короткий, 8-часовой.
Все это было бы рядовой, невыдающейся строкой кризисной хроники, когда бы не особый таганрогский изыск.
В ближайшие месяцы от двух до трех тысяч работников должны испытать непреодолимое желание покинуть предприятие, презрев все положенные по Трудовому кодексу выплаты, четыре оклада и возможность получать пособие по безработице. Часть работников уже испытали его — написали заявления и ушли в никуда. Противиться собственному желанию решительно не было сил.
II.
Молчание нынче золото. «Мы не даем комментариев», — говорит Марина Заволженская, руководитель пресс-службы ТагАза. «А кто их может дать?» — «Никто», — печально отвечает Марина Геннадьевна, и мне нравится эта безупречная верность стилю. С начала кризиса ТагАз ушел в глухую информационную оборону (собственно, он и раньше не отличался особенной открытостью, рассказывают, что если и пускали журналистов, то из губернаторской свиты).
Есть и другая реакция. «Две тысячи? Это неправда, неправда! — искренне негодует начальник отдела по работе с общественностью и СМИ администрации Таганрога Татьяна Токарева. — Ничего подобного, завод работает, увольнений нет, откуда вообще взялась эта информация?» — и советует звонить Андрею Цурелину, начальнику управления экономики. Но вот конфуз: пока я говорю по телефону с Татьяной Анатольевной, передо мной лежит газета «Время Таганрога», издаваемая той же самой администрацией. И тот же самый Цурелин прямым текстом говорит, что будут сокращены 3 000 человек из 8 500 работающих. На ТагАзе предусмотрено увольнение по собственному желанию людей по естественной причине — «в связи с изменением режима работы с трех смен на две смены». (По естественной, да. Куда уж естественней!)
Вера Анатольевна Котова, руководитель городской службы занятости, «три тысячи» не отрицает, но объясняет еще интереснее: «Формулировка некорректная! Никаких уведомлений о сокращении мы не получали. Это обычные плановые увольнения, на предприятии большая текучесть кадров. Люди увольняются по собственному желанию, это нормально». — «Позвольте, но как можно запланировать нужное количество собственных желаний?» — «Они опирались на данные прошлого года, позапрошлого. Правда, сейчас ТагАз отозвал вакансии, за счет этого, видимо, и произойдет общее сокращение штата».
Чувствую, что попала в какую-то геопатогенную зону. Почему товарищи таганрожцы не в силах договориться — большая загадка. Или хотя бы прислушаться к вышестоящим губернским товарищам? В Ростове не отрицают: да, на ТагАзе готовится увольнение от двух до трех тысяч. Заместитель губернатора Ростовской области Александр Бедрик провел совещание по фактам сокращений, успокоил народ и пообещал все социальные выплаты, и предупредил прямым текстом: «Имеются факты выдавливания работников на некоторых предприятиях. Такая тенденция имеется на Таганрогском автомобильном заводе, на ряде других предприятий».
Но тенденция или традиция?
III.
Андрей работает в основном цехе — основные в фаворе, увольнять их пока не собираются, по большей части сбрасывают работников строящихся цехов, новых производств ну и, конечно, пенсионеров. Задерживают зарплату, за октябрь он только что получил 2 600 руб. — треть тарифной ставки, и когда будет все остальное, и будет ли — он не знает. Обычный заработок Андрея — 15-20 тысяч, но это вместе с премией.
Часть людей ушла в октябре, рассказывает Андрей, когда отменили бесплатные автобусы для рабочих. С ними и раньше-то были перебои, ждали иногда по сорок минут на морозе, давка, смена заканчивается в час ночи, муниципальный транспорт не ходит, добирайся как хочешь. Рабочий один раз такси вызовет, второй раз, на третий плюнет. А те, кто за городом живут?
Сейчас, правда, автобусы вернули.
А других, говорит он, увольняют очень просто. Либо сам уходишь — либо рисуем прогул. Оказаться с испорченной трудовой книжкой в разгар кризиса — смерти подобно. Допустим, можно судиться, но кто будет кормить твою семью пока суд да дело? Люди подергаются-подергаются — а куда бежать?
— А профсоюз что?
— А нет на ТагАзе официального профсоюза! И не было. И колдоговора нет, и комиссии по трудовым спорам. У нас передовое капиталистическое предприятие, вы разве не слышали?
Часть сотрудников соглашается уйти, будучи поставленной перед фактом «голого оклада». Зарплата в три-пять тысяч после пятнадцати-двадцати — это не понижение, это ультиматум.
IV.
Вот, казалось бы, звездный час независимых трейд-юнионов — лови момент. Должны сыпаться иски, клокотать митинги, должна расти и крепнуть рабочая солидарность. Интересы рабочих ТагАза готовы отстаивать аж два свободных таганрогских профсоюза: Соцпроф и МПРА (Межрегиональный профсоюз работников автопрома). Это, кажется, единственные инстанции, куда могут прийти униженные и оскорбленные тагазовцы. Независимые таганрогские трейд-юнионы разделяют образ и участь других независимых: яркая риторика, красивые хепенинги, затейливые судебные тяжбы, гонимость — и довольно скромный правозащитный результат. Хотя про скромность — это как посмотреть. Недавно, например, Соцпроф добился восстановления на работе сотрудника Тагмета (Таганрогского металлургического комбината), незаконно уволенного. И что? Он вернулся на работу — и вышел из Соцпрофа. Попользовался, значит. Неприятно.
Но к профсоюзникам не стоит очередь. Приходят за помощью совсем немногие. Боятся. Не верят. Кто-то просто не воспринимает всерьез.
И напрасно. Эффект все-таки есть. Соцпроф «инициировал» некоторые сокращения. Недавно около 30 сотрудников службы безопасности пришли к Алексею и заявили о своем желании вступить в Соцпроф: их перевели на трехтысячный оклад, а сокращать «по закону» отказались. Цивенко уж думал, как классно было бы иметь этих рейнджеров в организации, и раздал им бланки заявлений; с этими бланками парни пошли в директорат. И гендиректор будто бы сказал им: ребята, зачем нам ссориться? — и провел сокращение по всей процедуре.
Алексей Цивенко, 36-летний лидер Соцпрофа, — родом из Армавира, родители из станичников. Ментальность (в беседах с Цивенко мы явно злоупотребляем этим словом) казачья, и ему было дико смотреть на все это таганрогское левантийство. Когда пришел на Тагмет аппаратчиком кислородного цеха, был потрясен манерами. «Встань у стенки, вынь руки из карманов», — чего-чего, это кому, ему говорят, человеку с высшим образованием (Цивенко окончил физмат пединститута, работал в консалтинговой фирме)? А условия труда, а недоплаты, а нарушения КЗОТа? Нет, он не позволит с собой так обращаться! Цивенко списался с московским Соцпрофом и создал организацию на Тагмете, с которого и был благополучно уволен в 2005 году, разделив судьбу практически всех независимых лидеров, — в общем, пошел по канону. Сергея Пенчукова, лидера МПРА, созданного в августе 2007, тоже уволили. В июне 2008 года два других активиста: Брызгалов и Грамм — в аккурат после проведения пикета у проходной были почти синхронно избиты в разных концах города. Правда, случаются и победы: в октябре суд восстановил Алексея Грамма на работе.
V.
Еще в апреле нынешнего года рабочие ТагАза пишут письмо во властные инстанции:
«...Попадая на работу на ТагАз, ты пишешь заявление о приеме на работу и сразу на расчет, что означает, что ты можешь быть уволен, не ведая сам за что. Еще не выходя из отдела кадров тебя заставляют, можно сказать, насильственно вынуждают, подписать документ о том, что твои пенсионные отчисления теперь будут перечисляться в негосударственный пенсионный фонд „Тихий Дон“. Квитки, т. е. распечатку оплаты труда описанную по пунктам, на этом производстве давать никто не собирается... Люди, которые хотели отстоять свои права и права коллег, устраивали забастовки, пытаясь обратить внимание на свои проблемы. Но единственное, чего они добились, — это либо снятия своей денежной премии, либо аудиенции с директором завода. Где были высказаны угрозы с его стороны по поводу не только работников, но и их близких родственников. Но это уже в нашей стране недопустимо, ведь мы являемся жителями демократической державы, на которую другие должны равняться, а не смотреть с усмешкой, как при диктатуре. ... Начальник цеха при подписании заявления на отпуск, дает 28 дней, а не 40 положенных по закону, мотивируя: жалуйтесь кому хотите.
...Были случаи, связанные действительно с угрозой жизни человека из-за безалаберности руководства. Люди, обезумевшие мерзнуть, ожидать автобус, чтобы добраться домой, создали давку, так что водитель наезжал на ноги людей.
...В случае если заболел, тебе платят гроши несоизмеримые с минимальной оплатой труда в Ростовской области. Ты должен работать всегда и желательно без выходных, наверно, этого принципа придерживается наше руководство. По-видимому, только смерть может разлучить тебя и ТагАз.
...Надеемся, что хотя бы для вас этот материал не станет простым провинциальным анекдотом».
И далее, и далее, дорогой дедушка Константин Макарыч.
«Охренеть! — отреагировал лидер МПРА, Алексей Этманов с Форда. — Многоуважаемые авторы, я показал ваше письмо бразильским товарищам, и они оценили вашу интересную позицию „сделайте нам хорошо“... Пока вы не встанете как один, для прекращения этого беспредела, никто не сможет помочь вам без вас».
Не встали. Вероятно, постеснялись бразильских товарищей.
Сергей Пенчуков тоже ответил: «Товарищи! Друзья! У нас есть реальная поддержка за спиной, не те „желтые“ застарелые профсоюзы, а реальные боевые единицы, состоящие из простых рабочих.... Мы предлагаем вам ВМЕСТЕ показать работодателю, что мы не рабы, а люди имеющие свое „я“».
Не объединились. Не показали.
— Атомизированное общество, — объясняет индивидуальный предприниматель Александр Пономарев, по совместительству — глава общественной организации «Комитет народного контроля» и главный городской оппозиционер. — На ТагАзе нет коллектива, при такой текучке он просто не успевает сложиться... Нет коллектива — нет и коллективного сознания.
— Высокий уровень кумовства и сватовства, — дополняет Цивенко. — Большая плотность горизонтальных связей. Плюс, конечно же, многие боятся за родственников, которые остаются на ТагАзе.
Они издают газету «Металлург — Народный контроль» — очень злую и очень остроумную. Цивенко долго рассказывает мне, как складывается стоимость рабочего места, и делится идеей профсоюзов новой формации: они должны зарабатывать деньги, оказывать консалтинговые услуги, и работать не с администрацией, но напрямую с работодателем. Он писал Пумпянскому, хозяину Тагмета, ответа не получил, а потом увидел свои идеи в одной из публикаций. Что же, везде воруют. Идеи интересные, это может быть бомбой. Я внимательно слушаю, смотрю в окно, за трамвайную линию, и думаю, что дистанция между теми рабочими, курящими у проходной, и независимым профсоюзом гораздо больше, чем ширина улицы Инструментальной.
VI.
Рассказ бывшего гальваника Е.
— Я приехала в 1975-м, по комсомольской путевке из Молдавии. Работала на комбайновом. Квартиры мы с мужем так и не дождались, дали две комнаты в общежитии, родились сын, дочь. У нас сразу как-то жизнь не сложилась, он восточный человек, очень жестокий, не понимал, как я детей воспитываю, все не нравилось. Нет, не пил, но лучше бы пил. А бил жестоко. И вот значит, у нас две комнаты, и я беру детей и ухожу на съемную квартиру. Он приходил, в дверь ногами, скандалил, было тяжело. Но получала я хорошо, 400-500 выходило, можно жить. В 1997 году меня сократили на комбайновом, ну так по-хорошему, по-человечески, все объяснили, завод закрывался, и не было обидно никому. Пошла работать на рынок. Муж все это время меня преследовал, один раз встретил с работы, избил до крови. Дети подрастали, надо было что-то искать, где-то жить, и я устроилась через агентство на работу в Москву, кухаркой в одной богатой семье. Было сначала очень страшно, когда я в Москву приехала, первый раз в жизни, ведь мы с ним не выезжали ни разу из города, а тут сразу Москва. Но хозяева оказались нормальные, платили 500 долларов, тогда это было много, я откладывала, собрала в итоге сто тысяч рублей. Потом попросила повысить — отказали. Звонит дочка, она уже работала на ТагАзе — мама, приезжай, есть работа, и платят вроде бы нормально. Я же пенсионерка, мне 56 лет, но вот взяли маляром в покрасочный цех, сдала на разряд. Я так радовалась, что можно взять кредит. Значит, 100 тысяч у меня было, и еще 100 в банке взял на себя сын (возвращать надо 140), и я купила «гостинку», перестала чувствовать себя подзаборной. У детей свои семьи, дети, свои трудности, и я сыну с зарплаты возвращала понемножку кредит.
Работа была очень тяжелая, страшная. В день мы должны были покрасить 500 машин. Температура в цеху 40 градусов, цех в подвале, кондиционеров нет, а вентиляторы просто гоняли горячий воздух. Люди все время падали в обморок, девочка умерла, Ирина Олейникова, 27 лет, она в жару очень плохо себя чувствовала, пришла домой, легла и умерла. Средняя смена на ТагАзе — 12 часов, только сейчас сделали 8. Вот считайте, три часа туда-обратно на дорогу, дома падаешь без сил, — все, суток нет, и я радовалась, что вот дети взрослые, не надо готовить, а ведь сколько у нас матерей-одиночек. По субботам работали, это обычный рабочий день. Получалось у меня от 15 до 17 тысяч, ну где я, пенсионерка, заработаю больше? А мужчины могли получать и по 25 «грязными».
В столовую мы не ходили, брали еду с собой, потому что не успеваешь добежать до столовой за короткий перерыв. Большая проблема была с туалетом, мы ходили на пятый этаж из подвала. Лифт? Нет, что вы, пешком. И все время занято, потому что один унитаз на три этажа. Успеешь, не успеешь, — а премию сократят или вовсе спишут, и получишь копейки, тарифная-то часть у нас маленькая. Молоко положено за вредность — так оно стоит там на жаре по 12 часов, мы его выливаем. Травматизм высокий, два человека попали в конвейер, одному ногу ампутировали.
И вот всегда было непонятно, почему там срезали премию. Я прихожу к Устюжину, начальнику цеха, вежливо спрашиваю: «Вы знаете, если у меня есть проблемы, вы скажите, почему, может, я что-то не так делаю». А он: «Почему вы приходите в рабочее время?» — «Неправда, — говорю, — сейчас обеденный перерыв». Он подумал и как закричит: «Вы как заходите в кабинет? Выйдите, постучитесь и зайдите снова». Я вышла, слезы на глазах, сердце колотится, как он может так со мной разговаривать, я как пионерка, из класса выгнал. Успокоилась, постучала. Он говорит: «Не забывайте, что вы работаете на капиталистов! У меня ко всем индивидуальный подход! Объяснять вам ничего не буду». И вот только недавно совсем стали давать распечатки, кто сколько заработал. У меня получалось не меньше, чем у всех, я старалась очень, но как они начисляли, я не понимаю все равно.
И вот сказали на заводе, что будут сокращены примерно две тысячи человек, и Устюжин мне говорит: «Пишите по собственному». Я говорю: «Как, за что?» — Он: «Вы что, телевизор не смотрите? Не знаете, что по всей в стране делается — всех увольняют!» Вот я как раз смотрю телевизор и говорю, что писать ничего не буду, вы должны сказать мне за два месяца. Не буду я ничего писать — у меня кредит. Он кричит: «Это капитализм! Если сами не уходите, я увольняю по статье за прогул, за невыход на работу». — «Но я здесь стою, я вышла на работу, как я не вышла?» Слышу — Шапкина, зам по кадрам, кричит: не допускать до работы, не ставить в табель! Он тоже кричит: «Не пускать ее на рабочее место! Пишите по собственному, прямо сейчас, или я пишу прогул и прямо вот сегодня вы уволены по статье!» Ну как это прогул, я хоть и пенсионерка, но как с прогулом-то в книжке жить? Мне еще работать и работать, у меня кредит. И я написала.
Не надо было, конечно. Я сейчас ругаю себя страшно, очень жалею. Я же вот только в отчаянии в Соцпроф пришла, он объяснил, что они меня на испуг взяли, что надо было бороться. Вот написала заявление в прокуратуру, поможет, нет, не знаю. Теперь на моем участке будут работать 5 человек вместо 12. Мне предлагают уборщицей на 2-3 тысячи, но как это? «Гостинку» теперь, наверное, придется продавать, чтобы расплатиться с банком. Ну, ничего, я недавно из-под забора вышла, под забор и вернусь. А пенсия у меня две восемьсот. Я думаю: вот эти люди, которые пинками нас гнали, они завтра будут в таком же положении, как и мы, с ними так же обойдутся. Как они не понимают этого, почему?
VII.
В других городах массовые сокращения рабочих — это большая административная травма. Это уже рутина: власть мобилизуется, собираются комиссии и совещания, хмурятся профсоюзы, дымится от звонков служба занятости, — всеми силами гасят надвигающуюся протестную волну.
В Таганроге пока все спокойно, все мило. Мэр Федянин, ранее один из руководителей ТагАза, завел дневник в Живом Журнале и публикует в нем стихи, присланные ему простым таганрожцем Цыганковым:
На площадках детвора
Веселится до утра,
Кто построил?
Дочка, знай — мэр Федянин Николай!
А кто к радости народа,
Из руин поднял заводы?
Кто построил нам «Хюндай»?
Наш Федянин Николай.
Мэр благодарит поэта Цыганкова за добрые слова и обещает и дальше работать на благо города. Видимо, так и будет. ТагАзу на днях выписали матпомощь — 2 миллиарда рублей от ВТБ. Убережет ли это тысячи рабочих от приступа собственного желания — Бог весть. Город тих и прелестен, на деревьях цветные бусы, над морем дымка. В вазонах на столбах цветут анютины глазки. В роскошном ресторане на берегу залива вечером совершенно пусто. На плазме — джазовый концерт. У официанта нет сдачи: я первый посетитель за день.
— Это подлючий мещанский город! — с удовольствием объясняет мне таксист. — Подлючая рабская психология!
Сам-то он, ясное дело, не из таких. Он смутьянствовал еще в 1982 году, когда работникам панельно-домостроительного комбината стали задерживать зарплату, тогда 15 рабочих активистов послали ходока к Брежневу. Ну, не митинг, конечно, но свое потребовали. Наказали? Ну, не без этого: дали квартиру на непрестижном 8 этаже. Вот парадокс, а? — при тоталитарном строе рабочий человек голос имел, мог потребовать, а сейчас? Нет, он не такой, как эти терпилы; он продал кормилицу («Корову?» — «Нет, шестерку»), купил ноутбук и играет на бирже Forex. Знакомые крутят пальцем у виска, а ему открылись новые миры, и теперь он брезгует чаевыми. «Пассажир не может понять, зачем его чаевые мне — заработавшему сегодня 600 долларов». На сайте ростовского форекс-клуба он прочитал стихотворение Киплинга «Заповедь» («Владей собой среди толпы смятенной») и понял, как должен вести себя свободный человек. Ему пятьдесят три года; скоро он заработает много-много денег и станет совсем свободным.
